Продажные твари - Страница 57

– Мразь! – услышала она голос Ахмеджанова и почувствовала, что задыхается. Раздался негромкий хлопок. Руки Иванова вдруг ослабели, что-то темное, теплое брызнуло ей в лицо. Иванов стал падать, увлекая за собой Машу всей тяжестью своего короткого рыхлого тела.

На этот раз раненые оказались не тяжелыми, у одного сквозное ранение голени, у другого пуля прошла по касательной у предплечья. С этим вообще можно обойтись местным наркозом. Правда, у раненного в голень доктор обнаружил признаки начинавшейся гангрены, но процесс не успел зайти далеко.

Перед тем, как положить на операционный стол, пришлось сбрить обоим волосы на головах и бороды – раненые кишели вшами. Фельдшер обнаружил у них обоих еще и чесотку.

Закончив работу, доктор тщательно мыл руки под железным рукомойником. Фельдшер, вышедший куда-то минут десять назад, вернулся. За его спиной маячили два боевика.

– К тебе гости, – громко сказал фельдшер по-абхазски, – иди в штаб.

Доктор не спеша вытер руки и направился к двери. Когда он поравнялся с фельдшером, тот шепнул ему быстро, одними губами, по-русски два слова:

– Жива. Обморок.

Сердце сжалось и заныло. Боль не отпускала, пока он шел к штабу в сопровождении двух боевиков. Как только он переступил порог, на него уставились немигающие, сверлящие душу глаза Ахмеджанова.

На полу посреди комнаты вся в крови лежала Машенька. На белой футболке алые пятна выглядели особенно жутко. И тут он понял, что значили слова фельдшера. Цены не было этим двум словам. Если б не успел старик шепнуть их, Вадим сейчас бросился бы на чеченца и придушил его собственными руками. Вероятно, из всех в лагере только фельдшер мог предвидеть такую реакцию, а потому предупредил.

Уже никого не видя вокруг, доктор подхватил Машу на руки, прижал пальцы к тонкому запястью. Пульс прослушивался нитевидный, слабого наполнения. Для обморока это нормально. Разглядев ее бледное, испачканное кровью лицо, он тут же понял – она не ранена, не избита. На ней чужая кровь.

– Это кровь шакала, – услышал Вадим тяжелый голос Ахмеджанова, – шакал хотел задушить твою девочку, я его убил. Но она у тебя такая нервная, сразу упала в обморок. Ты не обижайся, дорогой, я просто хотел познакомиться с ней, посмотреть, кого ты так сильно любишь.

Не ответив ни слова, доктор вышел на улицу с Машей на руках. Навстречу шел фельдшер, держа наготове ампулу нашатыря и кусок ваты.

Она открыла глаза, увидела доктора, и слезы покатились по щекам.

– Мне надо умыться и переодеться, – тихо сказала она.

Фельдшер принес ведро воды, старый белый халат и тонкое байковое одеяло. Маша закрылась вместе с доктором в одной из комнат госпиталя, Вадим лил ей на руки воду, и она стекала розовая, кровавая.

– Я опять чувствую себя убийцей. Я, как леди Макбет, не могу смыть кровь, – плакала Маша, – он почти придушил меня своими холодными потными руками, мне очень страшно, теперь всю жизнь будет сниться эта кровь.

Вадим затянул на ней пояс белого халата, накинул сверху на плечи одеяло.

В дверь постучали.

– Вас машина ждет, – сообщил фельдшер по-русски.

Когда они вышли на улицу, Вадим опять взял Машу на руки.

– Ты босиком, а здесь камни острые, – сказал он.

– Я могу идти сама, тебе же тяжело!

– Нет, – улыбнулся он, – мне легко.

Домой их вез тот же «газик». Всю дорогу молчали, только когда проехали пограничный пост, не остановившись, Маша спросила шепотом:

– Почему нас не остановили? Здесь же граница?

– Это старая дорога, по ней почти никто не ездит. Пост здесь – только видимость одна, к тому же купленный с потрохами, – так же шепотом объяснил доктор.

Глава 17

Клавдия Васильевна Зинченко вставала с петухами. Петухи в маленьком приграничном селе начинали заливаться в половине пятого утра. Сегодня Клавдия Васильевна собиралась отправиться на небольшой рыночек возле дома отдыха, где раз или два в неделю она продавала молоко, творог и яйца. Чем раньше приедешь, тем удобнее займешь место.

Быстро справившись с утренними домашними делами, подоив корову, собрав в большую корзину марлевые узелки, банки с парным молоком, завернув аккуратно в газету несколько десятков крупных коричневатых яиц, Клавдия Васильевна направилась к автобусной остановке.

Самый близкий путь лежал через небольшую рощицу, примыкавшую к шоссе. Рощица встретила ее прохладой, мягко поблескивала утренняя роса, птицы радостно заливались. Клавдия Васильевна сняла старые растоптанные туфли, она с детства любила пройтись босиком по росистой траве, да и туфли жалко – промокнут.

Дойдя до середины рощицы, она остановилась. Ей показалось – где-то совсем близко слышны мужские голоса. И птицы притихли. «Пережду от греха подальше», – решила старушка. Сейчас в безлюдной утренней роще мог оказаться кто угодно, все-таки время неспокойное, граница близко, а за границей – война.

За деревьями Клавдия Васильевна разглядела две мужские фигуры в пятнистых жилетах. Они молча положили что-то большое и тяжелое у пня. Старушка замерла и перестала дышать. Она даже зажмурилась на минуту, будто боялась, что двое в пятнистых жилетах почувствуют взгляд и обнаружат ее.

Раздался быстрый топот тяжелых ботинок по траве, потом послышался вдали, на шоссе, звук отъезжающей машины. И все затихло. Подождав еще немного, она осторожно направилась к пню, находящемуся всего-то метрах в тридцати. Подойдя к нему, старушка замерла как вкопанная, охнула, перекрестилась и тут же ринулась назад, в поселок, не замечая, как в трясущейся корзине лопаются яйца, ударяясь о банки с молоком.