Продажные твари - Страница 19

Он домыл пол, подождал, пока повар разрешит уйти. Коробочка была небольшая, ее удобно спрятать за пояс штанов, под фуфайку. Иван шел осторожно, боялся, что коробочка выпадет и разобьется.

Доктора в госпитале уже не оказалось. Остался только фельдшер. Иван догнал доктора, когда тот шел к своей машине. Остановился, посмотрел по сторонам. Никого не видно.

– Здравствуй, Ваня. Что же ты не зашел сегодня? Я оставил тебе еду в комнате, на столе, – промолвил доктор усталым голосом.

Иван еще раз огляделся по сторонам. Кругом все спокойно. Он достал коробочку из-за пояса и сунул доктору в руки.

– Андрюха жив! – сказал Иван шепотом.

* * *

Они пришли поздно ночью. Иван спал крепко. В хлеву было темно. Они стали светить ему в лицо резким светом, подняли его на ноги и вытолкали из хлева на улицу. Выталкивал один, а двое остались в хлеву. Иван оглянулся и увидел, как они роются в соломе.

Потом они вышли, держа в руках его красивые мешки. Они стали трясти мешками перед лицом Ивана. Бумажки посыпались. В лунном свете Иван видел, как блестят самые красивые, от шоколадок. Он принялся их собирать. Он хотел собрать и спрятать за пазуху хотя бы эти, блестящие, самые красивые.

Ему скрутили назад руки, ударили несильно и спросили:

– Откуда это у тебя?

Зачем они спросили, если он все равно не мог ответить?

– Кто давал тебе еду? – Они опять его ударили, на этот раз сильней.

Тут подошел фельдшер и сказал:

– Хватит. Он все равно не ответит. Еду ему давал доктор.

Иван стал мычать и мотать головой. Он испугался: вдруг они убьют доктора за то, что тот кормил его.

Трое перестали бить и повели Ивана в большой дом. Там в одной из комнат сидел бритоголовый Аслан.

– Он слышит и понимает, – сказал про Ивана фельдшер, – но говорить не может. Как собака. Еду ему давал доктор.

Бритоголовый сделал знак, двое вышли. Остались только фельдшер и еще один, огромный, высокий и толстый, все время молчавший.

– Иван, ты брал что-нибудь сегодня из маленькой комнаты, когда убирал там? – спросил бритоголовый. Он говорил по-русски, но Ивану было безразлично. Когда-то, очень давно, он тоже говорил по-русски с двумя дембелями, Андрюхой и Вовкой.

– Если ты слышишь и понимаешь, то можешь ответить – да или нет. Кивни или помотай головой, – спокойно продолжал бритоголовый. – Ты брал что-нибудь сегодня из комнаты, со стола?

Иван помотал головой и еще для большей ясности рукой сделал знак: нет, не брал.

Его отвели в ту маленькую комнату, показали стол, где сегодня лежала камера. Он вспомнил, что брал какую-то коробочку. Но не знал зачем.

– Ты взял отсюда коробку с кассетой и отдал кому-то, – бритоголовый говорил все еще спокойно, но уже кивнул тому, огромному. Огромный начал бить Ивана. Иван мычал и отрицательно мотал головой.

– Зачем ты это сделал? – продолжал между тем бритоголовый.

Сам он не бил, только спрашивал.

– Тебя попросили это сделать? Доктор давал тебе еду, а потом велел взять со стола коробку?

Иван мычал и мотал головой. Тот, который бил, начал входить в раж. Иван всегда чувствовал такие вещи. Одни бьют, чтобы чего-то добиться, другие – из любви к процессу.

– Я знаю, ты привык к боли, – говорил бритоголовый Аслан, – но поверь, я могу сделать так больно, как никто еще тебе не делал.

«Я знаю, ты можешь, – подумал Иван, – но не успеешь. На этот раз ты не обманешь Андрюху. Сейчас придут люди, и Андрюху у тебя заберут».

– Перестань, Аслан, – сказал фельдшер, – доктор здесь ни при чем. Он подкармливал идиота из жалости. Он не стал бы его просить о кассете. Он ведь не знал ни о встрече, ни о съемке, не видел, кто сюда приезжал. И потом он ведь врач. Он понимает, что такого идиота ни о чем просить нельзя.

Но бритоголовый не слушал фельдшера. Он сделал знак огромному, чтобы тот перестал бить.

– Я спрашиваю тебя в последний раз. Доктор просил принести ему кассету?

Иван закрыл глаза. Он отдыхал, пока его не били. Он перестал слушать вопросы бритоголового.

«Сейчас придут люди и заберут Андрюху, – думал он, – ехать придется долго, поэтому надо отдохнуть. Нужны силы. Придется долго спускаться с гор. Дембель Андрюха жив, и ему нужны силы».

И вдруг он почувствовал боль. Такую, какой никогда не чувствовал, совсем иную, шла она не снаружи, а изнутри, из груди, заполняла все тело и не давала дышать. Он не успел понять, что именно с ним делали и как получается, что делают снаружи, а болит изнутри. Он не успел понять, потому что боль прекратилась очень быстро.

Стало легко и хорошо. Он увидел, что бежит по большому ровному полю. Босые ноги чуть покалывает свежескошенная трава, пахнет сеном, ветер весело свистит в ушах. Над головой – бледно-голубое ласковое небо с мягкими пушистыми облаками.

Демобилизованный солдат Андрей Климушкин бежит по чистому полю домой, в деревню Веретеново Псковской области Великолукского района…

– Ну? И чего ты добился, Аслан? – спросил фельдшер, склоняясь над Иваном и приподнимая ему веко.

– Сдох, что ли? – Ахмеджанов щелкнул зажигалкой и закурил.

– Умер, – кивнул фельдшер, – полетел в свой христианский рай. Хасан тебе спасибо не скажет. Этот раб мог еще месяца два работать. И я тоже не скажу спасибо. Кто теперь будет мыть полы в госпитале?

Маша брела по людной улице и тупо повторяла про себя: «Что теперь делать?» Ей очень хотелось плакать, но в толпе, на глазах у всех было неудобно, стыдно.

«Истерика тебе не поможет. Надо спокойно все обдумать. Не бывает безвыходных ситуаций. Ты должна держать себя в руках. Ты ведь хочешь стать актрисой. Если не научишься владеть собой в обычной жизни, на сцене тебе делать нечего. Это дурацкий расхожий миф, будто актер, а особенно актриса – существо взбалмошное, истеричное и непредсказуемое. Ерунда. Если ты не можешь контролировать себя в разных житейских ситуациях, рано или поздно сорвешься на сцене».